ЗАРЯДИЛИСЬ
- Слышь-ка, Серёжа, чё скажу-то тебе, - заинтриговывая обращается ко мне Павловна. Её рассказ обещает быть как всегда интересным, жизненным. Я вообще люблю слушать эту пожилую, по-житейски мудрую, много лиха пережившую на своём веку, но неунывающую женщину, поскольку так, как говорит она, сегодня мало кто изъясняется. Наше среднее образование вкупе со средствами массовой информации усреднили, нивелировали нашу разговорную речь, и пройдёт совсем немного времени, уйдёт поколение, рождённое в наших русских деревнях-сёлах между двумя войнами – гражданской и Отечественной, не вышколенное учителями-словесниками, и таких слов и оборотов речи мы уже никогда не услышим больше... А тут даже её простое «чё» звучит по-особенному колоритно, как-то средне между «чо», «чё» и даже «ча» - на бумаге такое трудно передать.
- Лонися отстряпалася я со скотиной-то, прибралася в избе, чугуны в пече проверила, - не по годам задорно продолжает Павловна, её «лонися» - в переводе на современный - «в прошлом году» - это середина лихих 90-х, когда Чумак с Кашпировским каждодневно народ наш российский с экранов телевизоров весь скопом «лечили»-оболванивали, - думаю: чё делать-то, дай-ко телевизер-от посмотрю…
Монолог ненадолго прерывается. Моя рассказчица беззвучно смеётся, закрыв изробленной, жилистой ладонью глаза, опустив побелевшую голову долу и слегка покачивая ей в такт спазмов смеха. Немного погодя, она успокаивается, и её руки находят себе другое применение – перебирать-теребить или разглаживать на коленках края старенького, но чистого запона.
- Включаю телевизер-от, а тамо женшина рукам всяко вот эк-то вот делат, эк-то вот имя машет, - Павловна эмоционально, но слегка скованно жестикулирует, пытаясь подражать телевизионной диве, - ну, думаю, знать-то опять рукам народ лечат. Собрала всё, что на скору руку в избе нашла – пасту зубну-то, кремы там всякие, что девки-те мои из городу навезли, разложила перед телевизером вот экто вот, - моя рассказчица проводит рукой, показывая, где и как она раскладывала весь свой нехитрый скарб и, закончив, продолжает, - Сбегала ешшо на колодец, дружок колодешной холодней воды принесла, поставила вот экто вот на полу. Сяла перед телевизером-то, сижу, ручки сложила… Сам-от у меня в ограде чё-то шшупался, литовки знать-то к покосу направлял ли чё ли. Высунулась в сени, ору его: «Айда-ко, отец, лечиться станем!» Зашёл мой-от старик в избу-ту, сял рядом. Сидим с им, как два голубка-пара, кремы, ведра разложили… Павловна снова заходится беззвучным смехом, опять мотает седой головой, закрыв от скромности глаза ладонью правой руки. Разрядившись, она снова возвращается к своему забавному повествованию.
- Слышу, ворота наши сбрякали. Кого-то леший не ко времени несёт. Заходит в избу к нам суседка, Гланькя-та Колиха, ну, ты знаш её, она вот эк-то вот, в суседях живёт. Поглядела она на нас и спрашиват: «Эт чёй-то вы, - грит, - посередь бела дня тут расселися-то?» «Да вот, - грю, – лечимся», дескать, а сама-то ей на телевизер-от рукой вот эк-то показываю. Глянула она в телевизер да как захохочет, ну, ржёт прям как кобыла жерёбая и скрозь смех-от грит: «Вы чё, Пална, знать-то вовсе рехнулися ли чё ли? Это же она не лечит, а для глухонемых переводит!» Тут на меня смех-от и напал: и правда ведь переводит. Сам-от у меня с тубаретки соскочил, как ровно кто его в задне место шилом ткнул, рукой вот эк-то махнул на нас с Гланькёй-то: «Ну, вас, бабы!» и в ограду сбежал. А мы с суседкой-то ешшо долго смеялися. Вот эдак вот мы с отцом лонися и зарядилися…
Павловна смеётся уже открыто, из её суженных от смеха глаз на глубокие морщинки пробиваются слёзы радости и катятся по порозовевшим, ещё недавно казавшимся заветренными и сероватыми щекам. Она по привычке утирает их краем выцветшего от времени запона. Я смеюсь вместе с ней. Мне и смешно, и грустно одновременно. Грустно от того, что не поспевают старики наши за быстро меняющейся эпохой, никак не угадают идти в ногу с ней, оттого они такие наивные и бесхитростные, словно дети малые. И невдомёк им и нам многим, что проходит совсем, падает в Лету время совестливых, честных и открытых людей, обмануть которых не составляет особого труда, потому, что сами они никого не обманывали. А всё больше обманывали и продолжают обманывать их самих. Вот уйдут они от нас и на кого тогда нам равняться, у кого учиться, где силы для жизненной борьбы-гонки брать? Где те древние источники простой немудрячей божеской жизни, что предки нам оставили? Заколодели тропки к ним нынче, замуравели, заросли сорной травой да осыпались за высокими бетонными стенами забвения. И некому теперь торить их… |
