 ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ ЦУСИМЫ
Совсем ещё юная, нежная липа почтительно склонилась, накрыв своими широкими тёмно-зелёными листьями три безмолвные могилы, расположенные у самого тротуара, огибающего правый придел церкви Иннокентия Вологодского. На выкрашенных в густой синий цвет памятниках нет ни надписей, ни фотографий. Мало кто из прихожан и служителей этой старой деревянной церквушки знает о том, какой удивительный человек нашёл здесь свой последний приют. Оказалась, что только самая опытная служительница церкви знает это место. Она осторожно подвела меня к старой оградке и полушёпотом с почтительным благоговением произнесла: «Вот тут он и лежит, наш отец Максим…»
Никто не забыт?
В один из мерзко-слякотных дней середины октября далёкого теперь 1994 года меня, тогда молодого ещё корреспондента партийного отдела районки с зовущим и интригующим названием «Вперёд», пригласил к себе редактор.
- Вот что, Сергей, – несколько издалека начал он, - Ну, ты же знаешь, что в нашем военкомате идёт работа по созданию Книги Памяти, хотят приурочить её выпуск к 50-летию Победы. Так вот, зашиваются ребята! Не укладываются в сроки. Просят помочь. Предлагают для достоверности Книги публиковать у нас списки погибших и пропавших без вести. А раз патриотическое направление – это, старик, твоя епархия, тебе и карты, как говорится, в руки…
Начальник четвёртого отделения военкомата майор-«афганец» Артёменко завёл меня в одну из тесных, плохо освещённых комнат, вдоль стен которой тесными рядами на примитивных полках во множестве лежали какие-то документы. За стареньким столом с тусклой лампой сидела невысокая, чуть полноватая пожилая женщина пенсионного возраста в тёмном платье с когда-то тёмно-русыми волосами, а теперь с проседью, оттенённой хной, собранными на затылке в «бабушкин клубок». Она каким-то недоверчивым, быстрым взглядом выстрелила в меня, опустив глаза долу.
- Вот знакомься, - бодро начал майор, обращаясь ко мне, - это Лилия Георгиевна Вишневская. С ней ты и будешь работать. – И уже обернувшись к даме, представил меня, - Вот, Лилия Георгиевна, вам помощник – Сергей, корреспондент нашей газеты…
После этих слов я мельком для себя отметил, что холодновато-колючий, испытывающий взгляд моей будущей «коллеги» чуть оттаял. Позже выяснилось, что её единственный сын – мой тёзка.
Мы как-то довольно быстро нашли общий язык с Лилией Георгиевной, которая, как выяснилось, принадлежала к известному в нашем городке старинному роду Горбуновых. Она оказалась прекрасной рассказчицей, много знающей о прошлой жизни нашего провинциального Красноуфимска. А я, в свою очередь, стал для неё благодарным слушателем, какого ей по жизни явно не хватало. Тем более, что так, как умела рассказывать она, этаким завораживающе-мерным тоном, с по-театральному выверенными паузами и акцентами, как, наверное, говаривали когда-то прежние аристократы, сегодня мало кто умеет. Да и темы её рассказов были для журналиста прямо-таки настоящим кладом.
Благочинный
Я ходил в военкомат пару-тройку раз за неделю, как правило, в послеобеденное время. И вот в один из дней, устало оторвавшись от кипы бумаг, Лилия Георгиевна как обычно обратилась ко мне, плавно выбирая слова:
- А знаешь, Серёжа, вот мы тут с тобой благородное дело делаем. Пусть в спешке, суете, может даже с неизбежными при этом ошибками, но нужное, полезное дело. Люди должны помнить тех, кто отдал за них свои жизни. Но вот что меня всё время беспокоит. Помня одних, нам негоже забывать о других, тех, кто, как и вот эти вот люди, отдал всё для защиты нашей Родины…
Эх, знала ли моя собеседница о том, что попала мне в самое больное тогда место, что я на редакционных планёрках, когда речь заходила о патриотическом воспитании, пытался доказать своим коллегам: патриотизм надо рассматривать шире, что само это понятие не должно ограничиваться партийно-идеологическими рамками, что до 17-го года Россия тоже была! От меня при этих словах шарахались с таким видом, как будто были готовы вот-вот замахать руками и истошно закричать «Чур-чур меня!» Мне это казалось странным, а они, видимо, считали странной, непонятной, а значит, и опасной мою позицию…
- Так вот, Серёжа, мне выпало редкое счастье знать одного уникального человека, - как всегда завораживающе с придыханием и паузами продолжила рассказ Лилия Георгиевна, - это был священник нашей Иннокентьевской церкви отец Максим по фамилии Хомутов. Он не был похож на обычного священника. Это был настоящий богатырь, как в наших былинах – высокий, красивый, стройный и поразительно добрый. Многих из тех, кто впервые видел отца Максима, отпугивало такое его телосложение, его мощные руки, прямо-таки огромные кулаки с татуировкой в виде большого якоря. Но, узнав его поближе, люди невольно проникались к нему симпатией и уважением. Он не имел духовного образования, был простым в общении, но при этом слыл прекрасным проповедником, имел редкий по тем временам, но заслуженный чин благочинного, который давался далеко не всякому священнику. Кроме поразительной даже по тем временам доброты он обладал ещё одним уникальным качеством – прямо-таки детской доверчивостью. И ты знаешь, находились такие мерзкие люди, которые этим бессовестно пользовались. Но, как ни странно, им не удалось изменить этих его добродетелей, поколебать веру в людей. Некоторых раздражало, что службы, что проводил отец Максим, длились дольше обычного. В конце службы он всякий раз поминал длинный список каких-то имён. Мало кто из прихожан знал, о ком он постоянно молился.
Лилия Георгиевна сделала небольшую паузу. Её взгляд плавно переместился куда-то в темноту правой стороны потолка, на лице появилась по-детски непосредственная, мечтательная улыбка и, так и глядя куда-то выше меня, она продолжила:
- Как-то он взял меня за руку и сказал: «Думаешь почему, голубушка…», - тут моя рассказчица как-то быстро переключилась на несвойственную ей скороговорку, - ты представляешь – голубушка! Кто сейчас так говорит?! Где ты сейчас это услышишь?! – И Лилия Георгиевна снова вернулась к своему прежнему возвышенному тону, её благоговейная улыбка, как и близкий к восторженному взгляд вернулись на только что покинутое место, - так вот он говорит: «Ты знаешь, голубушка, почему Господь дал мне такую длинную жизнь? А мне ведь уже 95! Потому что я каждый день поимённо молюсь за всех своих погибших братьев – моряков команды крейсера «Светлана». Ведь они умерли без покаяния…»
Матрос Хомутов
Холодным ветреным утром 14 (27) мая 1905 года 2-я Тихоокеанская эскадра российского флота под командованием вице-адмирала З.П. Рожественского вошла в Корейский пролив. Ещё не пришедшие в себя после долгого перехода из Балтики русские моряки неожиданно были встречены японским Императорским флотом, ведомым в бой адмиралом Хэйхатиро Того. Русские корабли того времени уступали в боевых качествах современным японским, построенным специально для них давними и ярыми недоброжелателями России.
Злой и колючий и солоноватый, словно дурная кровь, ветерок поднимал на море рябь, от восходящего солнца казавшуюся кроваво-красной. Это не предвещало ничего хорошего. В 2 часа пополудни на русские корабли, казалось, сошёл сам ад, то ли земной, а скорее, морской! К утру 15 (28) мая от русской эскадры не осталось практически ничего. Бесстрашие и самоотверженность русских моряков не смогли заслонить просчётов командования и недальновидную шапкозакидательскую нерасторопность руководства страны.
Бронепалубный крейсер «Светлана» оборонялся до последнего. Он отбивался один от двух японских крейсеров «Отова» и «Ниитака», которые, словно в тире, в упор бесстрастно расстреливали израсходовавшую боезапас «Светлану». Геройски погибли старший офицер корабля капитан 2-го ранга А. А. Зуров, и все время находившийся на мостике капитан 1-го ранга С. П. Шеин. Не смотря на героические усилия команды, после прямого попадания японской торпеды «Светлана», накренившись на левый борт, начала медленно погружаться в морскую пучину. Прозвучала команда «Всем на палубу!» Когда верхняя палуба корабля начала уходить под воду, ещё оставшийся в живых старший офицер обратился к морякам с последней страстной речью: «Братцы! Не посрамим Андреевского флага! С честью погибнем за Отечество, как и подобает русским морякам! Не сдадимся врагу! Не отдадим ему нашу милую «Светлану»!»
С креном на левый борт, со сбитыми стеньгами и задней трубой, но поднятым кормовым флагом, «Светлана» в 11 часов 08 минут местного времени в точке с координатами 37 градусов северной широты и 129 градусов 50 минут восточной долготы погрузилась на глубину 600 метров. При этом практически в полном составе геройски погибла команда крейсера, состоявшая из 167 моряков.
Судьба оказалась милостивой лишь к одному матросу-уральцу Максиму Хомутову, обладавшему недюженной природной физической силой и слывшему лучшим пловцом «Светланы». Это может показаться невероятным, но в ледяной воде пролива из всех моряков крейсера он выжил один. Ухватившись за обломок мачты, он провёл в неприветливой ледяной воде около семи (!) часов. Его, вконец обессилевшего от усталости и переохлаждения, подобрали японцы.
Чужой среди чужих и своих
Храбрый русский моряк был доставлен на японский плавучий госпиталь, который для наших моряков стал настоящей тюрьмой. Японцы, впечатлённые непривычным для них героическим поведением русских, заперли пленных в тесном душном трюме госпиталя, куда солнечный свет попадал лишь изредка. Нестерпимая духота, жажда, голод и жуткое зловоние от испражнений и разлагающихся человеческих тел доканывали многих из тех, кто выжил в аду сражения. Оказалось, что настоящий ад их ещё ждал впереди. Иногда пленных русских, совершенно нагих, ночью выгоняли из трюма на палубу госпиталя, чтобы проветриться. При этом их особо не охраняли – берег далеко, да и русских кораблей поблизости не было. Эти ночные прогулки дали многое пленнику со «Светланы»: он прекрасно умел ориентироваться по звёздам и, к тому же, заметил, что иногда какой-то русский корабль подходит довольно близко к их плавучему госпиталю-тюрьме. И пленный русский матрос Максим решился на побег. Ну, не пропадать же, на самом деле, в бездействии. А тут – какой-никакой, но всё же шанс!
И вот, во время одной из таких ночных прогулок Максим при помощи товарищей по несчастью бросился в неприветливое море. Ни догонять, ни даже стрелять в след беглецу японцы не стали, дескать, всё равно утонет, разве ему столько проплыть?..
Но герой выжил, сумев в таком отчаянном состоянии доплыть до ближайшего русского корабля! В смертельно-студёной воде он дал обет – если выживет, то посвятит всю оставшуюся жизнь служению Богу. Подплыв к своим, он принялся отчаянно кричать: «Братцы! Братцы! Я здесь! Я свой!» Его услышали, совсем обессилевшего подняли на борт. Но вот только своим уже, как оказалось, не считали. Старший офицер этого корабля, название которого Максим не запомнил, не поверил, что человек в таком состоянии сумел проплыть в холодной воде немыслимое даже для здорового человека расстояние и объявил бедолагу японским шпионом!
Так герой снова попал в плен. Но уже к своим. Ни одни наручники на богатырских запястьях моряка не застёгивались, поэтому их связали верёвками. Но и это были ещё не все унижения, выпавшие на долю Максима, о которых он даже многие десятилетия спустя не мог вспоминать без слёз. Его пытали свои же! А поскольку признаваться ему было не в чем, раз от раза пытки эти становились только изощрённее. Ему устраивали своеобразную дыбу – связав руки за спиной и перекинув верёвку через мачту, поднимали над палубой и медленно опускали в трюм!
Так ничего не добившись, «наши» выдали Максима японцам! Дело немыслимое, ни одному сценаристу такого не выдумать, но так всё и было, жизнь наша бывает весьма изобретательной! Японский военный трибунал приговорил русского беглеца к смертной казни. Но опасаясь бунта пленных русских моряков, которых у японцев тогда было много, смертную казнь матросу Хомутову заменили наказанием шомполами. Храбрый русский моряк был настолько жестоко избит японцами, что его спина превратилась буквально в кровавое месиво. Несколько дней пролежал Максим, не приходя в сознание. Но он всё-таки выжил! Природное богатырское здоровье и случайный добрый японский доктор помогли ему поправиться.
Герой-циркач
После подписания унизительного для России мирного договора с Японией был произведён обмен пленными. Так матрос Максим Хомутов снова оказался среди своих. За свой подвиг он был награждён Георгиевским крестом – высшей наградой тогдашней России, демобилизован и отпущен с миром домой.
Ни самолётов, ни железной дороги на Дальнем Востоке России в то время ещё и в помине не было, и герою-ветерану до далёкого дома в Курганской области пришлось добираться пешком. Чтобы не умереть с голоду и добыть хоть какие-то средства к существованию, Максим пристроился к труппе бродячих циркачей, во множестве колесивших тогда по стране. Представлял силача, метал гири, поднимал тяжести. Так потихоньку и добрался до дома. Тут уж и исполнил он обет, данный им в холодной воде Корейского пролива, принял постриг и стал священником.
Уже где-то после Великой Отечественной судьба забросила священника Максима Хомутова в провинциальный город Красноуфимск. В кладбищенской Иннокентьевской церкви он прослужил 12 лет. Невозможно перестать восхищаться особенности русского человека – пройдя через такие невыносимые испытания, познав предательство и жестокость даже тех, кого считал своими, герой Цусимы не очерствел душой, не возненавидел весь белый свет. Напротив, он всегда оставался необыкновенно добрым, отзывчивым, готовым в любой момент помочь всякому, кто нуждался в материальной или духовной помощи.
Но Цусима постоянно напоминала о себе: временами часто ломило застуженные в ледяной воде ноги, страшно, нестерпимо болела спина, поэтому он вынужден был носить корсет.
Пенсия героя была мизерной даже по тем временам. Советское государство не желало признавать героями ветеранов «неправедных империалистических» войн, честно служивших Родине и не жалевших ради неё живота своего. Царская Россия как бы не считалась Родиной для потомков тех, кто свергал самодержавие, а посему и её герои для новой власти героями не были… А уж тем боле священники, несущие «опиум ля народа»!
Машина дров, как награда за героизм
- Ты знаешь, Серёжа, - с затаённой грустью и тоном некого лёгкого сожаления от невыполненного до конца долга произносит Лилия Георгиевна, - тогда, в конце 70-х мы написали письмо в морское ведомство СССР с просьбой хоть чем-то помочь человеку, отдавшему Родине своё здоровье. Жили-то они с матушкой о-очень скромно, можно даже сказать – бедно. На его крохотную пенсию им прожить было просто невозможно. А позаботиться о них было некому – их единственная дочь умерла от болезни ещё молодой. И ведь некоторое время спустя, представляешь, мы получили ответ! В ответе подтверждалось – да, Максим Хомутов, действительно, последний оставшийся в живых на территории Союза участник трагического Цусимского сражения! Морское начальство просило местные власти оказать всяческую помощь и содействие храброму моряку. Но помощь властей закончилась выделением лишь одной-единственной машины дров, бесплатно привезённых ему однажды… Отец Максим за свою длинную и богатую на события жизнь так ничего и не скопил. Они с матушкой имели небольшой домишко да нехитрый скарб. Как был всю свою жизнь бессребренником, так и ушёл в мир иной ни с чем…
* * *
После рассказа об отце Максиме я долго не мог прийти в себя. И не знаю, пришёл ли теперь… Меня терзали тогда и не дают покоя теперь два противоречивых чувства, столько лет спустя, повзрослев, поседев и хлебнувши большими жадными глотками из чаши судьбы солоновато-горького житейского опыта, я всё ещё мучаюсь в догадках. Первая – гордость за свой народ, способный, пережив огромное горе, невыразимые трудности, оставаться человечным, добрым, незлобивым! Вторая – невыразимая боль от нашей ничем не объяснимой бесстыдной забывчивости, чёрствости и беспамятства, которые никак невозможно оправдать! Вполне вероятно, что эти противоречивые и столь по-разному оцениваемые качества – суть следствие одного и того же уникального свойства – умения жить настоящим, отпуская прошлое, не цепляясь за него. Да, отчасти оно полезно, это свойство, позволяющее вовремя сбросить, не тащить постоянно за собой в будущее тяжкий груз претензий и обид! Но ведь надо как-то учиться управлять этими процессами! Контролировать их! Хотя бы для того, чтобы в один прекрасный день не проснуться иванами, родства не помнящими! Не потерять однажды впопыхах самих себя! Для того, чтобы раз за разом не вставать на те же коварные грабли истории! Да просто, чтобы научиться уважать самих себя и не склонять головы перед очередными горделивыми заморскими «просветителями», снова и снова пытающимися научить нас, как жить «цивилизованно»!
* * *
Почти каждое 9 мая после праздничных торжеств я заглядываю на могилку отца Максима. Ненадолго. На пару-тройку минут. Стою молча. Но про себя молюсь. Молюсь за то, чтобы хоть на том свете Господь даровал ему покой и радость, чтобы скромный молельник молился там и за нас, тех, кто сегодня живёт в стране, что осталась от той Родины, которую матрос Хомутов защищал когда-то, молился за Россию…
PS. После публикации этой статьи в местной прессе безымянные доселе памятники вдруг обрели надписи, и теперь красноуфимцы знают, где нашёл свой последний причал последний герой Цусимы.
|
